бремя искупления

И что же они видят-а я так и не смогла различить?
Странные и страшные, слезливые, воспаленные глаза стариков и старух. Юродство и безумие на грани какой-то особенной, увядающей правды... Время искупления.

Да, искупления. Я не знаю-что было в их жизни. Я помню сумасшедшую старуху с четвертого этажа, которая спускалась и обслуживала подвальных кошек. Помню бугры на ее ногах, и этот бессмысленный взгляд, и неуклюжесть чужого тела, большого, разросшегося за всю жизнь тела. Я не помню имени-но помню запах. Неистребимый запах несвежего белья и рыбы-и тревожные вопли кошек, знающих, что она спустилась. Помню отдуловатость лица. И одышку-одышку помню тоже, и вечное кряхтенье на лестнице, когда она останавливалась между площадками... Она казалась мне вечной-а потом, в какое-то лето-ее не стало. Что она заслужила, этими нелепыми грязно-розовыми кофтами и вечными бинтами на коленях, что она получила- взамен кастрюли с вонючей рыбой, которую она тащила вниз с четвертого этажа, охая-тащила...

Я помню другую старуху, выходившую из дверей по сумасшедшой питерской жаре летней, когда плавится в глазах, и тополиный пух рвет на части легкие- и шедшую поливать сухие газоны с чайником в руках... газоны, на которых ничего не росло, и не вырастало никогда-и эта никого не слышащая и не замечающая старуха, тяжелая, с жирной кожей и опухшими руками, в вечно висящих на ней нитяных чулках-с зеленым эмалированным чайником вышагивавшая от двери подъезда-к газону, к тополям, снова к двери-и снова к тополям и газоны, и лужи воды на бурой земле-давно уже ставшей грязью.

Я не знаю, куда смотрят глаза ЭТИХ бабушек. Страшных, темных, бессмысленно бормочущих что-то чужих старух. Сующих корки бездомным псам, и самим-бездомным и неуютным, со слезящимися взглядами и обветренными беспамятством лицами.

Они не ездят на машинах в клубы. Они не сидят с ухоженными друзьями за чашечкой зеленого ароматного чая. От них пахнет смертью, болезнью и старостью. От них пахнет безумием. От них пахнет потом. Я что-то в них не понимаю. Наверно, я не понимаю все. Но им и не нужно мое понимание. Они кормят голубей и смотрят слепыми глазами. И голоса у них резки-если у них вообще есть голоса...

Если у них спросить что-то-не ответят и не поймут. Они слишком заняты. Ужасно, грязно, гадко и тяжело держать мир.

бремя искупления

И что же они видят-а я так и не смогла различить?
Странные и страшные, слезливые, воспаленные глаза стариков и старух. Юродство и безумие на грани какой-то особенной, увядающей правды... Время искупления.

Да, искупления. Я не знаю-что было в их жизни. Я помню сумасшедшую старуху с четвертого этажа, которая спускалась и обслуживала подвальных кошек. Помню бугры на ее ногах, и этот бессмысленный взгляд, и неуклюжесть чужого тела, большого, разросшегося за всю жизнь тела. Я не помню имени-но помню запах. Неистребимый запах несвежего белья и рыбы-и тревожные вопли кошек, знающих, что она спустилась. Помню отдуловатость лица. И одышку-одышку помню тоже, и вечное кряхтенье на лестнице, когда она останавливалась между площадками... Она казалась мне вечной-а потом, в какое-то лето-ее не стало. Что она заслужила, этими нелепыми грязно-розовыми кофтами и вечными бинтами на коленях, что она получила- взамен кастрюли с вонючей рыбой, которую она тащила вниз с четвертого этажа, охая-тащила...

Я помню другую старуху, выходившую из дверей по сумасшедшой питерской жаре летней, когда плавится в глазах, и тополиный пух рвет на части легкие- и шедшую поливать сухие газоны с чайником в руках... газоны, на которых ничего не росло, и не вырастало никогда-и эта никого не слышащая и не замечающая старуха, тяжелая, с жирной кожей и опухшими руками, в вечно висящих на ней нитяных чулках-с зеленым эмалированным чайником вышагивавшая от двери подъезда-к газону, к тополям, снова к двери-и снова к тополям и газоны, и лужи воды на бурой земле-давно уже ставшей грязью.

Я не знаю, куда смотрят глаза ЭТИХ бабушек. Страшных, темных, бессмысленно бормочущих что-то чужих старух. Сующих корки бездомным псам, и самим-бездомным и неуютным, со слезящимися взглядами и обветренными беспамятством лицами.

Они не ездят на машинах в клубы. Они не сидят с ухоженными друзьями за чашечкой зеленого ароматного чая. От них пахнет смертью, болезнью и старостью. От них пахнет безумием. От них пахнет потом. Я что-то в них не понимаю. Наверно, я не понимаю все. Но им и не нужно мое понимание. Они кормят голубей и смотрят слепыми глазами. И голоса у них резки-если у них вообще есть голоса...

Если у них спросить что-то-не ответят и не поймут. Они слишком заняты. Ужасно, грязно, гадко и тяжело держать мир.