День Победы

Я уже говорила. Оба моих деда не вернулись с войны. Мама и тетя, блокадные дети, выросли в детском доме и интернате. Бабушка забирала их домой на выходные. В будние дни она работала неделями. Ее семья вымерла в Блокаду. Остались только дальние родственники, да и то не все. Бабушка выжила теми питерскими зимами. Топили книгами, фамильными альбомами, мебелью, всем.
Отец мой не может есть свеклу и укроп. Он 39 года и в войну выжил, питаясь от свекольного и укропного полей. Бабушка по отцу потеряла любимого мужа, художника и архитектора, молодого, ушедшего и не вернувшегося с фронта. Она тоже была архитектором, восстанавливала послеблокадный Питер, реставрировала Выборг. Всю жизнь прожила одна. Троюродные сестры отца нашли папу и бабушку Машу через 30 лет. Знали, что у деда моего, Гурия Федоровича остались в Питере жена и сын, нашли по редкой фамилии.
Где лежат мои оба деда, я не знаю. Мы с сестрой несколько лет искали, просматривали данные поисковых отрядов, списки найденных погибших, имена да фамилии редкие северные, но не мелькнуло нигде. Не судьба знать-где. Я помню только имена. Гурий и Александр. И буду помнить. А вот лиц не знаю. Не осталось фотографий, и писем не осталось, и я не различаю лиц, они так рано ушли, что мы, родившиеся через поколение, не успели, не смогли запомнить лица. Мы можем только писать имена на заупокойных записках, но вот глаз не помним, не сможем никогда сказать, глядя на наших детей, что вот глазами или улыбкой они в дедушку.
Я не могу помнить их лиц, я могу блуждать глазами по старым фотографиям, но никогда, даже увидев, не узнаю: тот ли, этот. Мне не дано различить этих лиц.
Но я взвешиваю имена, и знаю, что я живу, и живут мои сестры, и племянники, и продолжается линия, течет наша - их кровь, и пока мы живем и живут наши дети - мы помним имена. Они в нас. Жизнь продолжается, а мы не различаем лиц, но помним тех, кто лег костьми. Они легли, чтоб мы жили.
С днем Победы. Вечная память.

День Победы

Я уже говорила. Оба моих деда не вернулись с войны. Мама и тетя, блокадные дети, выросли в детском доме и интернате. Бабушка забирала их домой на выходные. В будние дни она работала неделями. Ее семья вымерла в Блокаду. Остались только дальние родственники, да и то не все. Бабушка выжила теми питерскими зимами. Топили книгами, фамильными альбомами, мебелью, всем.
Отец мой не может есть свеклу и укроп. Он 39 года и в войну выжил, питаясь от свекольного и укропного полей. Бабушка по отцу потеряла любимого мужа, художника и архитектора, молодого, ушедшего и не вернувшегося с фронта. Она тоже была архитектором, восстанавливала послеблокадный Питер, реставрировала Выборг. Всю жизнь прожила одна. Троюродные сестры отца нашли папу и бабушку Машу через 30 лет. Знали, что у деда моего, Гурия Федоровича остались в Питере жена и сын, нашли по редкой фамилии.
Где лежат мои оба деда, я не знаю. Мы с сестрой несколько лет искали, просматривали данные поисковых отрядов, списки найденных погибших, имена да фамилии редкие северные, но не мелькнуло нигде. Не судьба знать-где. Я помню только имена. Гурий и Александр. И буду помнить. А вот лиц не знаю. Не осталось фотографий, и писем не осталось, и я не различаю лиц, они так рано ушли, что мы, родившиеся через поколение, не успели, не смогли запомнить лица. Мы можем только писать имена на заупокойных записках, но вот глаз не помним, не сможем никогда сказать, глядя на наших детей, что вот глазами или улыбкой они в дедушку.
Я не могу помнить их лиц, я могу блуждать глазами по старым фотографиям, но никогда, даже увидев, не узнаю: тот ли, этот. Мне не дано различить этих лиц.
Но я взвешиваю имена, и знаю, что я живу, и живут мои сестры, и племянники, и продолжается линия, течет наша - их кровь, и пока мы живем и живут наши дети - мы помним имена. Они в нас. Жизнь продолжается, а мы не различаем лиц, но помним тех, кто лег костьми. Они легли, чтоб мы жили.
С днем Победы. Вечная память.