karetu | оперение

Спать было неуютно. Тина ворочалась, ворчала, ерзала, сбрасывала подушки. Неприятно ныла спина. А за окошком месяц, да, да, и пусть вам его не видно, но месяц апрель.
Тина вылезла из-под одеяла и на цыпочках прокралась в ванную. Только бы не разбудить всех... маму-тетю-бабушку.
Чуткие уши Тины улавливали смутное сопение в соседних комнатах.
Тина сбросила ночную рубашку в горошек. Голая гладкая кожа, трещины, перья... Стоп, какие перья?
Перья были. Три пера. Серых и мокрых. Под лопатками.
Тина охнула, ущипнула себя за ногу. Кожа покраснела. Это не сон. Перья. ПЕРЬЯ!
И что теперь? Ее обваляют в дегте и выгонят? Куда она с этими перьями?
Тине неудержимо хотелось плакать.
Она опустилась на коврик, обхватила коленки руками и тихонько заныла. Перья не пропадали. Можно бы, конечно, попробовать пинцетом, выщипывает же мать эти перья на спине, раз в неделю... но если кто узнает...
Мать неслышно выскользнула из темноты.
- Взрослеешь, девочка моя. Вот уже и оперилась.
Тина отчаянно всхлипнула:
- Куда мне с этим теперь?
- Пинцетом их, пинцетом-и в печку, не бойся, средство проверенное, - наставляла мама, - три пера, ни то, ни се, сплошное беспокойство, по улице толком с ними не пройти, все подряд пристают... Не жалей, не жалей, деточка, выдернешь-и делов-то...
Тина обернулась, поглядела в зеркало. Ничего, спина как спина, и вот они, три перышка... слабенькие такие, мышасто-серые, хрупкие, казалось, сжавшиеся в невзрачные комки при слове "Пинцет".
- Помочь тебе или сама дотянешься? - ласково спросила мама.
- Сама, - грустно протянула Тина.
- Совсем ты у меня взрослая, оперившаяся, - мама вложила в тонкие тинины пальчики пинцет. Половицы заскрипели, хлопнула дверь спальни.
- Один шелчек, другой, третий, и не единого перышка, - решительно выдохнула Тина.
Перья совсем сжались и поблекли. А ничего они, подрастут, будут, наверно, красивыми... какое там подрастут, пинцетом их, пинцетом.
Тина опустила руки.
Перья было отчаянно жалко, жалко и нежно, щемяще под ребрами. Апрель, весна, вот и растет все... и они пусть растут, хоть до завтра...
Перья встрепенулись, воспряли, даже как-то подсохли и посветлели.
- Может, и не заметят, - размышляла Тина, - в конце концов, кому какое дело, что у меня на спине...
Тина отбросила пинцет. Звякнув, тот откатился в сторону.
- Ну и что, что оперилась, пусть растут...
В дверном проеме изучающе щурилась мама.
- Решила не щипать, - удивленно вытянула она, -ну что ж, тогда будем отращивать.
Тина радостно мотнула головой. Да-да, отращивать. Это именно то, о чем она думала.
- Моя прабабка Ruth, кажется, решила отрастить, роскошные они были, сизо-голубые, - мать до хруста сжимала кулаки, но старалась говорить спокойно, - но, чтоб отрастить, нужен массаж. Так легче прорезаются. А массируются такие перышки об острые края месяца да о твердый небесный свод...
Тина почти не слышала бормотание. Какое-то страшно древнее седьмое чувство подсовывало ей в сознание странные образы.
Вздохнув, она направилась к гаражу.
- К утру вернись, и аккуратней, не простудись в небе, - махнула рукой вдогонку мать.
Небо близко, да не дотянешь, а перья-пока слабенькие. А надо наверх. Колючий месяц усмехался и дразнил. В гаражной темноте в ладонь аккуратно легла ручка метлы.
- Мне б только до месяца и обратно, - успела подумать Тина, - так, на чуть-чуть, пока не кончился апрель.
Перья трепетали на ночном ветру, и издали казалось, что они длинные и почти белоснежные.